Будь готов! - Страница 20

— Слышь, Слава, — голос идет у меня из-за спины. — Ты стой, как стоишь, и руки на виду держи!

Глава 3

Я обернулся на голос и не увидел ничего. Что это? Кто говорит со мной?..

— Чего вертишься, как угорь на сковородке? — голос негромкий, но твердый. И снова идет из-за спины…

Снова поворачиваюсь. Прямо передо мной — ничего, хотя…

Из дальних кустов на меня смотрит своим холодным зрачком ствол оружия…

— Слава, тебе же русским языком сказано: стой, как стоишь! — другой голос, тоже твердый, тоже негромкий. Но в нем чувствуется сила, привычка повелевать…

Я снова оборачиваюсь. Беззвучно раздвигаются ветви кустов и неслышно, словно тень, ко мне шагает человек в одежде странного, бурого цвета, с красной косынкой на шее. Подойдя ближе, он интересуется:

— Оружие есть? — и когда я отрицательно мотаю головой, вздыхает, — Ты откуда такой взялся, Слава?

— Почему Слава? Я — Алексий, инок Новониколаевского монастыря, что на Уральских горах…

Человек в красной косынке удивленно смотрит на меня и некоторое время молчит, видимо что-то соображая. Мне, наконец, удается разглядеть его получше. Совсем молодой, даже моложе меня, но вот глаза… Глаза холодные, жесткие. Словно два стальных меча. И в них нет Бога…

Он переспрашивает:

— Алексей? Дела… Тезка, значит…

— Нет, не Алексей — смиренный инок, иеромонах-просветитель Алексий. Можно просто: отец Алексий…

— Почему отец? — парень в красной косынке выглядит озадаченным. — Ты ж не отец… А-а, понял! У вас в племени, наверное, принято называть «отцами» всех, у кого есть дети, да?

— У меня нет детей, сын мой…

— Ты чего плетешь? — парень явно поражен. — Какой я тебе сын?! Да моего отца вообще Борисом звали!

Я не заметил, как и когда это произошло, но теперь мы на поляне уже не одни. Нас обступило еще человек десять. Самого разного вида и пола, но их всех объединяют три обстоятельства: все они молоды, а некоторые — просто дети; все они вооружены и у каждого на шее — красная косынка. И есть еще четвертое: в глазах у них нет света. Нет Бога…

…Вот же блин, наткнулись на кого-то — не пойми кого! Он что, сумасшедший, меня своим сыном называть? Чайка, которая подошла к нему со спины, выразительно постукивает пальчиком по лбу. Маринка огорченно вздыхает. Действительно, жаль: такой молодой, а уже головой повредился. Негуляев сокрушенно качает головой. Его тоже можно понять: источник информации из психа — никакой. Тихонов, Сергиенко и начкар Левченко фыркают, перемигиваются и видно еле сдерживаются, чтобы не захохотать в голос. И, похоже, единственное, что их удерживает — так это присутствие мальков. Смеяться над инвалидами непозволительно для пионера…

— Видишь ли, сыне, — снова начинает этот дурно пахнущий, грязный придурок, — все мы — суть есть дети божие. Но некоторые из нас — те, кому отверзлись врата…

— Постой, постой… Кто кому врезал?

— Не «врезал», сыне, а «отверзлись». Ну, открылись, если по мирскому. Те, кому открылись врата благодати господней…

— Так, понятно, — вот же ж свезло! Нашли, блин, чудика! Но закон пионеров гласит: «Пионер всегда готов помочь инвалиду, больному, ребенку, человеку преклонного возраста и женщине, готовящейся стать матерью». Даже если этот больной — больной на голову…

— Слушай, Леха, ты ж, наверное, голодный. Пойдем, покормим тебя. Да и санитарам тебя осмотреть, наверное, нужно… — вот как бы ему еще про гигиену сказать? — Только знаешь, что? Давай-ка, друг, мы сперва с тобой к ручейку пройдемся. Руки помоем и вообще…

Он кивает головой, произносит что-то непонятное, типа: «Благослови тя бог, сыне», и мы отправляемся к нашей стоянке. За нами топают все остальные, кроме часовых, которые снова занимают свой пост.

Я отчетливо слышу, как сзади жалостливо вздыхает Маринка Семенова:

— Жалко паренька. Такой молодой…

…Я иду следом за парнем, который вышел ко мне первым. Он уверенно и совершенно бесшумно шагает по лесу. Такой походкой ходят кошки. И рыси. Не оборачиваясь, он командует:

— Димка! Пошли кого-нибудь мыло нам принести. И полотенце. И зубную щетку с порошком. Марин, поможешь мне?

Сзади слышится девичий голос «Угу». Парень сворачивает и через несколько десятков шагов мы оказываемся на берегу небольшого ручейка.

Мой проводник Алексей оглядывает меня, затем снимает с себя куртку, тонкую облегающую тело фуфайку… Господи Боже! Сколько у него шрамов! Это не когти диких зверей рыкающих, это что-то другое…

— Сыне, а какие же звери столь страшно тебя уязвляли?

После небольшой паузы он усмехается:

— Двуногие, тезка, двуногие. Выродни, скандинавы, оленеводы… Да мало ли кто? Ты, это, давай свое шмотье тоже скидывай.

— Постойте! Что вы собираетесь делать?..

…Парень смотрит на нас испуганно… Да нет, не испуганно, а как-то настороженно, что ли…

— У меня нет ничего, любезные чада, что могло бы вас заинтересовать. Вот, — и он широким жестом протягивает нам с Маринкой свою сумку.

— Да ты не бойся, дурачок, — ласково воркует Семенова. — Тебе ж лучше станет, если отмоешься…

Она подходит к нему поближе и, крепко ухватив за рукава его балахона, пытается его стянуть.

— Отойди, греховодница! Изыди, сатана! — взвизгивает Алексей, пытаясь вырваться из цепких рук Маринки.

Но не тут-то было… Через секунду-другую наш шизик-найденыш уже разоблачен, разут и засунут в ручей по плечи. Примчался малек с мылом и прочими причиндалами для умывания. И закипела работа…