— Поздравляю.
— Спасибо — лепечет малышка, и тут же начинает расправлять галстук, чтобы он лег покрасивее. Женщины!..
Мы отступаем назад. Два новых звена — целых восемьдесят пионеров стоят в строю. Сейчас будет самый первый в их жизни салют…
Алексей Владимирович выходит вперед. Гордо выпрямляется, оглядывает малышей:
— Юные пионеры! К борьбе за дело Ленина, Гайдара, деда Афгана, за правое дело Пионерской Республики будьте готовы! — и взметывает левую руку.
— Всегда готовы! — дружный звенящий хор.
Молодцы! Наша смена! Мы еще повоюем!
— Товарищ старший звеньевой? Вам — девчушка-пятоотрядница протягивает мне бумажный прямоугольник. Письмо? От кого? И почему на сборе?
«Старшему звеньевому минус шестого отряда им. Аркаши Каманина, Малову Алексею Борисовичу. По получению предписания, вам должно немедленно прибыть в г. Галич, в Штаб Объединенного Совета Дружин. Форма одежды — парадная»… О как! Это кто же у меня мог ТАК накосячить, что в столицу вызывают?..
Хмурый тимуровец тщательно проверил мои документы, на всякий случай уточнив:
— Малов Алексей?
Кивком подтверждаю: да, мол, это я и есть.
— Проходите, вас ждут.
Лестница, ведущая на второй этаж, в конце которой уже трое тимуровцев — один другого здоровее. Увидев мои нашивки за двенадцать поисков, девять рейдов и аж за четыре Зарницы, они салютуют мне первыми. Но тут же тот, что посередине протягивает руку:
— Оружие, товарищ старший звеньевой.
Снимаю с юнгштурмовки ремень с кобурой и протягиваю тимуровцам. Лязгает дверь несгораемого шкафа…
— Проходите. По коридору направо.
Я зашагал по коридору, мимо ТОГО САМОГО МЕСТА. Дверь в кабинет Деда Афгана, как обычно, охраняли двое пионеров-первоотрядников: мальчишка и девчонка. Юнармейцы. Оба — в синей с белым парадной форме, в красных пилотках. Девчонка еще и в белоснежных бантиках. У паренька на груди — обычный «калаш», у девчонки — «ксюха»…
Я поворачиваюсь четко, как на параде, и беру «под салют». Кабинет Деда Афгана — святыня святынь! А паренек-то мои нашивки разглядывает. Ну-ну. Посмотри, малек, поучись. А девчонка… Ой! Вот это да!..
Лицо пионерки обезображено длинным шрамом. Просто он — слева, вот я его сразу и не заметил. Это кто ж тебя так? Наверное, выродни, потому как у девчонки — три нашивки за поисковые рейды в зоны высокой опасности. Одна, к тому ж, серебряная… Молодец, мелкая! Хорошо дралась… Постой-ка, а это не из нашей ли она дружины? Ну, точно! Видел я ее как-то… только шрама у нее тогда еще не было… У ивакинцев она… Как же тебя?.. Вспомнил! Катя Логинова, позывной «Чайка». Снайпер…
А теперь вперед, туда где мой тезка и почти однофамилец, Алексей Махров, председатель Тимуровского Комитета, обустроил свой кабинет. У входа снова караул. Но теперь уже не тимуровцы, а юнармейцы. Правда, отряд минус шестой, не меньше…
Я салютую часовым, они отвечают. Один из них распахивает передо мной дверь:
— Разрешите?
— Проходи, товарищ Малов, проходи…
За большим письменным столом сидит… нет, не Махров. Это Верховный Пионервожатый Республики, Иван Евграшин, а Махров стоит рядом.
— Как добрался, товарищ Малов? — интересуется Евграшин. — Где устроился? Обедал?
Я отвечаю, что добрался хорошо, устроился у юнармейцев и вместе с ними пообедал в столовой, а в голове назойливо стучит: «Зачем вызвали? Зачем? ЗАЧЕМ?!»
— Ну раз ты сыт и разместился, я думаю что нет смысла тянуть. Верно, Алексей?
— Так точно, — подтверждает Махров и, глядя мне прямо в глаза тяжелым, каким-то мертвым взглядом, не то приказывает, не то предлагает, — Ты сядь, Малов, сядь. В ногах правды нет.
Я усаживаюсь в удобное, обитое вытертым плюшем, старинное кресло еще из старых времен, дореспубликанских времен…
— Разговор у нас с тобой будет долгий, серьезный, ну и, сам понимаешь, секретный…
Ого! Они что, задумали что-то? То-то я слыхал, что нынешний председатель Объединенного Совета Дружин «не тянет»… Дела…
Евграшин откашливается, но говорить начинает Махров:
— Вот что, Алексей. Ты парень неглупый, грамотный, все о тебе хорошо отзываются… А вот скажи: ты когда-нибудь задумывался, что дальше?
— То есть как это? — Точно! Переворот затевают… Вот это влип…
— Подожди, Алеша, — в разговор вступает Евграшин, — дай-ка я проще поясню. Алексей, как ты думаешь: через десять лет в нашей Республике жить станет лучше?
— Ясно, лучше!
— А почему?
— Ну… Мы много строим, много делаем… Вот завод в Ухте на полную вывели… Даже птицефабрику собираемся… Детей много! А раз много детей — значит, будут рабочие руки, так? Значит, точно — жить станем лучше!
Закончив свои рассуждения, я гордо взглянул на них. Ну, разве я не прав? Но, ни Евграшин, ни Махров что-то не торопятся подтверждать мои выводы…
— Видишь ли, Алексей, — Евграшин озабоченно чешет нос, — все было бы так, как ты говоришь, если бы не одно «но».
Что еще за «но»?..
— Скажи, ты в деревне бывал? — низким, без интонаций голосом интересуется Махров.
— Ну, бывал…
— Поля, луга видел?
— Да видел я, товарищ председатель тимуровского комитета. И поля, видел, и луга…
— Их больше стало? — и опять давит своим мертвым взглядом. — Вспоминай, старший звеньевой.
Да вроде нет. Там, где мама жила, полей вроде даже меньше стало. Ну, точно. Я помню, что когда совсем маленький был, у реки поле было овсяное. Я еще тогда говорил, что оно — геркулесовое. Мама меня туда возила, когда ее на полевые работы посылали, в пионерский десант. Ну, колоски там подбирать и все такое… Она ж тогда кормящая была и еще сестренку Зинку ждала, вот и попадала на легкие работы. Типа прогулка на свежем воздухе. А потом, когда уже постарше стал, сам в этот же колхоз ездил в десант. Так не было этого поля. Деревенские говорили — болото съело. И осушить не смогли. Вроде, кто-то приезжал из Дворца Пионеров — юный мелиоратор, что ли? — так он сказал местным юннатам, что сделать ничего не может… Да, еще Ирка рассказывала, что будто бы дед ее подружки — старый большевик, ему уже пятьдесят шесть! — жаловался, что в деревнях у Двины посевные площади втрое сократились…